Недалеко от нашего посёлка – большое кладбище. С некоторых пор там
наладили бизнес – продажа участков под будущее захоронение. То есть свои
«три аршина» можно купить заблаговременно. Даже выбрать можно – хочешь
возле леса, где птички поют, а хочешь – ближе к дороге: родным и близким
навещать сподручнее; тем более за сотенную бумажку охранник пропустит и
на машине. Нарезали симпатичные такие «огородики» с мраморной
обводочкой по периметру и продают. Можно даже кустик посадить,
мини-газончик засеять – в общем ухаживать за собственной будущей
могилой. И – ухаживают, спрос имеется.
Логика в этом сервисе – есть. Когда придёт костлявая (а этого никто не избегнет) — никакой детям суеты-беготни, всё заранее известно и даже обустроено. Опять же – недвижимость, при жизни будущего покойника можно продать, да и с прибылью. Мало ли что, может, деньги спешно понадобятся, а тут – недвижимость.
Но помимо житейской предусмотрительности (когда это мы, русские, кстати сказать, проявляли предусмотрительность?) есть тут и другое, не житейское, не практическое. Какая-то смутная, неосознаваемая любовь к смерти. Стремление к ней: скорей бы уж. А какие стали роскошные памятники ставить на могилах – прямо Летний Сад! Оно вроде и похвально – чтят память предков – но и тут чудится мне невнятная тяга – туда. То есть что получается: крепкие люди, при деньгах (участки не дёшевы), cледовательно, вписавшиеся в современную жизнь, занявшие в ней вполне завидное место, подсознательно мечтают о смерти. Да, мечтают…
Любовью к смерти пронизана вся наша жизнь. Без известий о чём-нибудь кроваво-криминальном современный человек, что называется, за стол не садится. И это не только у нас; более того, наше ТВ заимствовало этот стиль (как и всё остальное) на Западе, т.е. так – везде. Фильм без мочилова – просто не пройдёт, смотреть не будут. Должно быть что-то острое, пряное, бьющее по нервам.
Откуда такая страсть? Тут несколько слоёв. Кто-то из журналистов справедливо написал: сделать сенсацию из расчленёнки гораздо проще, чем из утренника в детском саду. Правда, но не вся. Главная причина – не в этом.
СИЛ НЕТ
То, о чём написано в статье «Скорбное бесчувствие», имеет один общий исток – крайне низкую энергетику современного белого человечества. Современный городской офисный обыватель, стоялец в пробках, житель бетонной клеточки, купленной по ипотеке, читатель Мураками, прилежный поcтоялец египетских отелей и безудержный потребитель всего и вся, находящийся непрерывно «в контакте» и «на связи», так вот он, этот современный, передовой, информированный, продвинутый и местами даже креативный субъект, — страдает непроходящей бледной немочью. У него катастрофически недостаёт сил, энергетики, радости жизни.
Той самой духовно-физической субстанции, которая движет человеком. Она, субстанция эта, имеет разные названия: Лев Гумилёв звал её «пассионарностью», Ницше – «витальностью», китайцы — энергией «ци», русские былины – «удалью молодецкой». Лев Толстой говорил о «благе жизни»: истощилось оно – и человек умирает. Что тут первично – физическое или духовное? Мне лично кажется, что главнейшая сила человека – это сила духа, но и физическое важно; вообще, картезианское противопоставление души и тела – устарело ещё сто лет назад.
Современное так называемое цивилизованное человечество не имеет сил жить. Это видно хотя бы по тому, что при всей технической мощи современное человечество не предпринимает ничего глобального и значимого. Чтобы кое-как переползать со дня на день – энергии так-сяк хватает, а чтобы сделать что-то большое, серьёзное, впечатляющее – на это уж точно нет. Порою удивляешься: сто лет назад крестьяне готовы были воевать — и за что же? — за землю! Нынче этой земли — навалом. Быльём зарастает — и хоть бы кто почесался. Нет условий! Создайте условия, тогда я, может быть, буду работать. Прежде, конечно, посмотрю, какие вы условия создадите. Ах, сам я должен? Тогда увольте, тогда я лучше посижу в интернете (буду квасить с корешами, побомблю слегка на трассе — на бутылку хватит).
На самом деле никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах — условия не предшествовали деятельности. Не была такого в истории, чтобы какие-то большие дела делались при наличии условий. Они делаются всегда на голом месте и вопреки условиям — потому что человек захотел, потому что имеет пресловутое шило в известной мякоти. Мы слишком ушиблены школярским истматом, что не видим очевидного: главное – энергетика. Да, собственно, и истмат кое-что признаёт: капитализм возник в недрах феодального общества, ухитрился выжить не благодаря условиям, а вопреки всем запретам и препонам — и разорвал старое общество изнутри.
Рассказывают, что основоположник купеческого клана Прохоровых приходил пешком в Москву продавать мелкую галантерею — это и легло в основу его богатства. Сегодня — это что-то из быта динозавров. Интересно, но не непредставимо.
В 16–17 веке голландцы на утлых судёнушках плыли в Новую Зеландию — в неизвестность. Потому что манили неведомые богатые земли. И тонули, и мёрли от цинги и малярии — и всё равно плыли. Им не требовались гарантии, они просто не слышали о том, что такое бывает. Они просто хотели стать богатыми, они хотели работать на земле (вот лохи-то!), а на их родине земли не хватало. Это был дух пионерства.
А вот в 90-е годы я встречалась с далёкими потомками отважных мореплавателей. Эти так называемые «экспаты», работавшие в Москве, получали специальную надбавку за работу в тяжёлых условиях. И действительно, жизнь в Москве искренне казалась им трудной, опасной и полной лишений. Это дух пенсионерства. Им сегодня (в разной степени) охвачены все.
Современный молодой, порою даже и накаченный посетитель фитнес центра, имеет стариковскую, предсмертную энергетику. Всё ему в лом, всё непосильно. Когда-то строили города в тайге, а сегодня и за МКАД-то выехать – огромное предприятие. Жизнь стремительно сжимается, уменьшается, стекаясь в центры.
Медики говорят, что главной причиной нетрудоспособности в наступившем веке будет – депрессия. Депрессия и есть состояние, обратное бодрости и энергии. Собственно, тот или иной уровень депрессии сегодня имеют все: у кого подростковая депрессия, у кого — юношеская, у кого – кризис среднего возраста… В общем, всегда есть от чего сигануть с крыши.
Отсюда, от мучительной слабости, – подсознательное стремление к смерти. Скорей бы уж! Чтоб отделаться от этой мучительно длящейся, бестолковой и бессмысленно тягостной волокиты. Так иногда чувствуют «зажившиеся» старушки. Крайне редко кто доводит до собственного сознания своё стремление к смерти. Кто доводит – тот оказывается теми самыми «немотивированными» самоубийцами, о которых некоторое время назад много писали. Но большинство своё стремление к смерти – не осознаёт, оно так и остаётся в душевных глубинах. А именно они, глубины подсознания, и управляют поведением. А поведение – вот оно – его все видят. Люди хотят смотреть картины смерти. Они – приятны, притягивают. Будь оно по-другому – их бы не показывали в таком изобильном количестве по телевизору. Телевидение, заточенное на рейтинги, показывает строго то, на что есть спрос. Был бы спрос на другое – показывали бы другое, хоть беседы о теории относительности. «Ах, какая гадость! Я это никогда не смотрю, я только канал «Культура»!» — слышали вы такое? Но даже те, кто искренне так думает, — смотрят совсем иное, и влечёт их чернуха и расчленёнка. Да и сами телевизионщики, вкупе с «писателями газет» — те же люди, с теми же подсознательными влечениями.
Удовлетворить любовь к смерти можно не только глядя в телевизор, но и в интерактивном режиме – с помощью всё более изощрённых компьютерных игр. Подумать только: постоянно возрастающая мощь современных компьютеров используется вовсе не для постижения глубин макро- и микромира, как хотелось бы думать, а вот для этого – для всё более правдоподобного виртуального «мочилова». Для хорошего и полезного в подавляющем большинстве случаев годятся гораздо менее мощные компьютеры. Кровожадные игрушки — это огромный бизнес, и, как у всякого бизнеса, у него есть цель, единственная, – продать как можно больше. А продаётся лучше всего то, что резонирует с подсознательными влечениями человека. А уж оценивать эти влечения – не дело бизнеса. Он с готовностью удовлетворит любые.
Кто-то смотрит смерть на экране, а кто-то – хватает винтовку и давай фигачить направо-налево. Такие случаи, очень похожие друг на друга, происходят всё чаще и чаще, во всех странах. Чем отличаются геймеры или даже зрители криминала от немотивированных убийц? Качественно, на мой взгляд, ничем: просто вторые – более остро чувствующие натуры, у них и отчаяние сильнее. Это люди максимальных действий. И стремление к смерти у них – максимальное. Что убийства эти – сродни самоубийствам и растут из одного корня – сомневаться не приходится. Хотя бы потому, что последнюю пулю они чаще всего оставляют себе.
Они жестокие? Скорее, отчаявшиеся, неимоверно слабые. Жестокость – это вообще проявление слабости, а не силы, это своего рода истерика. Фирменная жестокость подростков – от слабости и неуверенности, это всем известно. У взрослых – точно так же. Сильный и выдержанный — если и использует насилие, то строго дозированно, по делу и по минимуму. Оно у него всегда «мотивированное». А если «немотивированное» — значит, истерика. Кто-то в истерике бьётся головой об стенку, а кто-то палит из ружья. Американские законы, дозволяющие ношение оружия, родились в эпоху сильных и выдержанных, привязанных к жизни. Истерикам, подсознательно тяготеющим к смерти, даже бейсбольную биту доверять страшно.
ТОПЛИВО ДЛЯ ТЕЛЕГИ ЖИЗНИ
Но реально убить – себя или других – на это решается не каждый. Средне-депрессивный субъект так-сяк тянет постылую телегу жизни. Поскольку он неимоверно слаб, ему всё время хочется подпитаться хоть какой-нибудь энергией. Плохой ли, хорошей – не суть важно: жаждущий будет пить и из лужи.
Для экстренной энергетической помощи обессилевшим горемыкам придумано (точнее – найдено) несколько современных средств. Например, ритмичная, рвущая перепонки, уродская (если рассматривать её с точки зрения искусства) так называемая музыка. Многие люди без неё просто жить не могут, она – везде, и спасу от неё нет. Но она – нужна. Она несёт некую энергию. Дурную, ненастоящую, но хоть какую… Это что-то вроде ватки с нашатырным спиртом, поднесённой к носу обморочного. А когда эта «музыка» соединена ещё с мельканием – тогда ещё лучше, больше энергии. Дрянной, суррогатной, но всё же энергии.
Постоянный ор – из этого ряда. Посмотрите телевизор. Все непрестанно орут – по самому ничтожному поводу. Ор – это ярчайший проявитель слабости и бессилия, энергетического упадка. Вспомните, когда вы повышали в последний раз голос на домочадцев или подчинённых, и вы вспомните о моменте энергетического упадка. Я не часто смотрю телевизор, но даже я знаю две очень похожих друг на друга передачи, всё содержание которых сводится к тому, что какие-то заполошные тётки с покрасневшими от натуги рожами громогласно ссорятся, непрестанно орут друг на друга, кого-то в чём-то обвиняют и обличают, и орут, орут, орут, как резаные. Когда-то мне, внучке двух учительниц, казалось, что это – от недостатка воспитания и культуры. (Моя бабушка, помню, постоянно говорила: «Много у нас ещё безобразий, и всё от недостатка воспитания и культуры»). Но потом я поняла: так надо! Это – смотрят, иначе не гоняли бы почти ежедневно в прайм-тайме. Нужно это народу. Для подпитки энергией. Хотя бы дурной энергией скандала.
Между прочим, нередко бывает, что обессилевшие старики нарочно провоцируют семейные ссоры. Им словно бы в радость, чтобы окружающие выходили из себя: говорили на повышенных тонах, раздражались. Старик методически доводит их до такого состояния. И вот в этот момент, удовлетворённый, он нередко выступает в роли миротворца. Казалось бы – зачем? А вот за этим самым: чтобы покушать энергии – хоть плохой, злой, скандальной, но за неимением лучшего…
Точно такую же роль играют матюги. Матерные ругательства – это предельная степень лексической экспрессии, и она тоже имеет право на существование в определённых обстоятельствах. Но сегодня, как известно, «матом не ругаются – на нём разговаривают». Изысканные девушки, умники и умницы, при дамах и детях – словом, все и всегда. Зачем им это надо? А всё для этого же – подпитаться энергией. Правда энергии в мате всё меньше и меньше. Экспрессия «плохих» слов сильна именно по причине запретности этих слов. А коли они по факту больше не запрещены – то и экспрессии никакой нет: слова и слова. А в запасе ничего более энергического нет. «Пичалька…», — как выражаются в интернете. Забавно: Виктор Некрасов написал роман «В окопах Сталинграда», не используя обсценной лексики, а молодая женщина, описывая и ЖЖ поход в супермаркет, без матюгов обойтись не может.
Кстати, о военной литературе. В книгах, написанных ветеранами войны, то есть людьми, прошедшими истинный ад, — очень мало драк, мочилова, ора и вообще экшена. Как-то мне привелось читать дочке вслух «Повесть о настоящем человеке» — и меня поразило, насколько это «спокойное» произведение. Видимо тогда не требовалась постоянная энергетическая подпитка: энергии хватало и так.
Сегодня же – экранное мочилово, драки, мордобой, словом – экшен — даёт хоть какой-то выплеск энергии. Дурной, повторюсь, ненастоящей, суррогатной, но – энергии. Поскольку она дурная, некачественная – её требуется всё больше и больше, как «мусорной» пищи. Просто секс – уже неинтересен, детсад какой-то — подай с извращениями. Просто мочилово – тоже банальность, а ты придумай позатейливей. Вкус притупляется, требуются всё более сильные возбудители. Собственно, и самый обычный, физический вкус притупляется – тогда изобрели глутамат натрия – усилитель вкуса, делающий невкусное – вкусным и заставляющий есть, когда этого вовсе не хочется. Такие же усилители есть и в области не сказать духовной, но, скажем, виртуальной пищи.
Постоянное изображение смерти на экране, постоянные рассказы о ней (лучше, конечно, с показом) – всё это убивает одновременно двух зайцев. Во-первых, удовлетворяет подсознательную тягу к смерти смертельно уставшего человека и, во-вторых, даёт ему толику энергетической подпитки, поскольку волочить непосильную ношу жизни всё же приходится.
СТО ЛЕТ НАЗАД
Такое уже было.
Сто или чуть более лет назад.
Наше время изумительно похоже на канун I Мировой войны – во многих отношениях. Даже сегодняшними попытками копировать господствовавший тогда архитектурный стиль, звавшийся у нас «модерном».
И тогда была тоже эпидемия самоубийств. Не понятно, «куда жить». Для чувствительных натур такое положение невыносимо.
Вот отрывок из статьи Корнея Чуковского. Речь о времени 100 лет назад — 1910-й год. Тогда распространилась форменная эпидемия немотивированных самоубийств. Вот, что пишет Чуковский:
«Новый рассказ Максима Горького:
«Макар решил застрелиться».
Новый рассказ Ивана Бунина:
«Захлестнул ремень на отдушнике и кричал от страха, повесился…»
Новый рассказ Валерия Брюсова:
«Она отравилась…»
Новая книга З.Н. Гиппиус:
«Прошлой весной застрелился знакомый, студент…»; «Муж и жена отравились…»; «Смирнова выпила стакан уксусной эссенции…»
Это не газетная хроника, а начало статьи Чуковского «Самоубийцы»: «В наших современных книгах свирепствует теперь, как и в жизни, эпидемия самоубийств. Удавленники и утопленники — современнейшие нынче герои. И вот новая, небывалая черта: эти люди давятся и травятся, а почему — неизвестно».
В то время появилось и распространился новый вид преступности – хулиганство. Безмотивное, в сущности, насилие и разрушение. Прежде этого не было, прежде насилие было чем-то обусловлено: корыстью ли, неприязнью… А чтоб вот просто так взял да и «саданул под сердце финский нож» — это было новостью.
В 1910г. , в статье «Юмор обречённых», Чуковский уже пытался ответить на этот вопрос. И отвечал так: люди утратили красоту жизни. Мир стал для них «эстетически невыносим». «После этого — только смерть». Ещё раньше он говорил о повсеместной утрате идеи, желания служить какому-то делу и преследовать какую-то цель. А ещё раньше он обратил внимание на убийственную скуку и тоску, разлитую в повседневной жизни (и литературе), на повсеместную «недотыкомку», которая прячется за газетными строками, книгами стихов и длинными повестями.
Вся современная литература, замечает Чуковский, — сплошное торжество мерзости и страха, леонид-андреевская «буффонада и свистопляска калек», ремизовская «вселенская тошнота». Вселенское уродство Саши Чёрного:
О дом сумасшедших, огромный и грязный!
К оконным глазницам припал человек:
Он видит бесформенный мрак безобразный -
И в страхе, что это навек!
В 1909 г. Чуковский писал: «Всё в мире тошнотворно, весь мир словно наелся «блевотного», — твердят теперь наши книги, — и кто из нас посмеет не согласиться с ними».
(По книге И.Лукьяновой «Корней Чуковский». ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия. 2006).
Очень похоже на современное жизнеощущение: уродство. Уродство даже и эстетическое. Современный горожанин крайне мало видит красивого: только бетонные громады, рядом с которыми он ощущает себя маленьким и потерянным, травы, деревьев – всё меньше, даже снега зимой – не видно. Постройки – подавляют его, высасывают и без того скудные силы. У итальянцев есть выражение, касающееся архитектуры – «по мерке человека». То, что сегодня строится, эту меру не то, что нарушает, — перечёркивает. Необъятные супермаркеты, аэропорты, гостиницы – всё это очень удобно и вроде бы правильно, но превращает человека в микроскопического и ничего не значащего муравьишку. Одно время высказывалась идея, и, возможно, верная: огромная, расчерченная клеточками-окнами, геометрически правильная поверхность способствует росту агрессии. Скорее, дело обстоит слегка иначе: житьё в современном городском поселении угнетает и обессилевает человека, внушает ему чувство социальной пыли, гонимой ветром. А это чувство – чревато агрессией. Она может быть направлена или вовне, или на себя – это уж как придётся.
Поразительно уродлива современная архитектура, живопись, скульптура, мода – видимо, всё это отражает привычный ужас нашей комфортабельной повседневности.
Чем всё это кончилось — мы знаем. Второй мировой войной и революцией. В вот в чём корень всего этого смертельного ужаса – тогдашнего и нынешнего — об этом в следующий раз.
domestic_lynx
Логика в этом сервисе – есть. Когда придёт костлявая (а этого никто не избегнет) — никакой детям суеты-беготни, всё заранее известно и даже обустроено. Опять же – недвижимость, при жизни будущего покойника можно продать, да и с прибылью. Мало ли что, может, деньги спешно понадобятся, а тут – недвижимость.
Но помимо житейской предусмотрительности (когда это мы, русские, кстати сказать, проявляли предусмотрительность?) есть тут и другое, не житейское, не практическое. Какая-то смутная, неосознаваемая любовь к смерти. Стремление к ней: скорей бы уж. А какие стали роскошные памятники ставить на могилах – прямо Летний Сад! Оно вроде и похвально – чтят память предков – но и тут чудится мне невнятная тяга – туда. То есть что получается: крепкие люди, при деньгах (участки не дёшевы), cледовательно, вписавшиеся в современную жизнь, занявшие в ней вполне завидное место, подсознательно мечтают о смерти. Да, мечтают…
Любовью к смерти пронизана вся наша жизнь. Без известий о чём-нибудь кроваво-криминальном современный человек, что называется, за стол не садится. И это не только у нас; более того, наше ТВ заимствовало этот стиль (как и всё остальное) на Западе, т.е. так – везде. Фильм без мочилова – просто не пройдёт, смотреть не будут. Должно быть что-то острое, пряное, бьющее по нервам.
Откуда такая страсть? Тут несколько слоёв. Кто-то из журналистов справедливо написал: сделать сенсацию из расчленёнки гораздо проще, чем из утренника в детском саду. Правда, но не вся. Главная причина – не в этом.
СИЛ НЕТ
То, о чём написано в статье «Скорбное бесчувствие», имеет один общий исток – крайне низкую энергетику современного белого человечества. Современный городской офисный обыватель, стоялец в пробках, житель бетонной клеточки, купленной по ипотеке, читатель Мураками, прилежный поcтоялец египетских отелей и безудержный потребитель всего и вся, находящийся непрерывно «в контакте» и «на связи», так вот он, этот современный, передовой, информированный, продвинутый и местами даже креативный субъект, — страдает непроходящей бледной немочью. У него катастрофически недостаёт сил, энергетики, радости жизни.
Той самой духовно-физической субстанции, которая движет человеком. Она, субстанция эта, имеет разные названия: Лев Гумилёв звал её «пассионарностью», Ницше – «витальностью», китайцы — энергией «ци», русские былины – «удалью молодецкой». Лев Толстой говорил о «благе жизни»: истощилось оно – и человек умирает. Что тут первично – физическое или духовное? Мне лично кажется, что главнейшая сила человека – это сила духа, но и физическое важно; вообще, картезианское противопоставление души и тела – устарело ещё сто лет назад.
Современное так называемое цивилизованное человечество не имеет сил жить. Это видно хотя бы по тому, что при всей технической мощи современное человечество не предпринимает ничего глобального и значимого. Чтобы кое-как переползать со дня на день – энергии так-сяк хватает, а чтобы сделать что-то большое, серьёзное, впечатляющее – на это уж точно нет. Порою удивляешься: сто лет назад крестьяне готовы были воевать — и за что же? — за землю! Нынче этой земли — навалом. Быльём зарастает — и хоть бы кто почесался. Нет условий! Создайте условия, тогда я, может быть, буду работать. Прежде, конечно, посмотрю, какие вы условия создадите. Ах, сам я должен? Тогда увольте, тогда я лучше посижу в интернете (буду квасить с корешами, побомблю слегка на трассе — на бутылку хватит).
На самом деле никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах — условия не предшествовали деятельности. Не была такого в истории, чтобы какие-то большие дела делались при наличии условий. Они делаются всегда на голом месте и вопреки условиям — потому что человек захотел, потому что имеет пресловутое шило в известной мякоти. Мы слишком ушиблены школярским истматом, что не видим очевидного: главное – энергетика. Да, собственно, и истмат кое-что признаёт: капитализм возник в недрах феодального общества, ухитрился выжить не благодаря условиям, а вопреки всем запретам и препонам — и разорвал старое общество изнутри.
Рассказывают, что основоположник купеческого клана Прохоровых приходил пешком в Москву продавать мелкую галантерею — это и легло в основу его богатства. Сегодня — это что-то из быта динозавров. Интересно, но не непредставимо.
В 16–17 веке голландцы на утлых судёнушках плыли в Новую Зеландию — в неизвестность. Потому что манили неведомые богатые земли. И тонули, и мёрли от цинги и малярии — и всё равно плыли. Им не требовались гарантии, они просто не слышали о том, что такое бывает. Они просто хотели стать богатыми, они хотели работать на земле (вот лохи-то!), а на их родине земли не хватало. Это был дух пионерства.
А вот в 90-е годы я встречалась с далёкими потомками отважных мореплавателей. Эти так называемые «экспаты», работавшие в Москве, получали специальную надбавку за работу в тяжёлых условиях. И действительно, жизнь в Москве искренне казалась им трудной, опасной и полной лишений. Это дух пенсионерства. Им сегодня (в разной степени) охвачены все.
Современный молодой, порою даже и накаченный посетитель фитнес центра, имеет стариковскую, предсмертную энергетику. Всё ему в лом, всё непосильно. Когда-то строили города в тайге, а сегодня и за МКАД-то выехать – огромное предприятие. Жизнь стремительно сжимается, уменьшается, стекаясь в центры.
Медики говорят, что главной причиной нетрудоспособности в наступившем веке будет – депрессия. Депрессия и есть состояние, обратное бодрости и энергии. Собственно, тот или иной уровень депрессии сегодня имеют все: у кого подростковая депрессия, у кого — юношеская, у кого – кризис среднего возраста… В общем, всегда есть от чего сигануть с крыши.
Отсюда, от мучительной слабости, – подсознательное стремление к смерти. Скорей бы уж! Чтоб отделаться от этой мучительно длящейся, бестолковой и бессмысленно тягостной волокиты. Так иногда чувствуют «зажившиеся» старушки. Крайне редко кто доводит до собственного сознания своё стремление к смерти. Кто доводит – тот оказывается теми самыми «немотивированными» самоубийцами, о которых некоторое время назад много писали. Но большинство своё стремление к смерти – не осознаёт, оно так и остаётся в душевных глубинах. А именно они, глубины подсознания, и управляют поведением. А поведение – вот оно – его все видят. Люди хотят смотреть картины смерти. Они – приятны, притягивают. Будь оно по-другому – их бы не показывали в таком изобильном количестве по телевизору. Телевидение, заточенное на рейтинги, показывает строго то, на что есть спрос. Был бы спрос на другое – показывали бы другое, хоть беседы о теории относительности. «Ах, какая гадость! Я это никогда не смотрю, я только канал «Культура»!» — слышали вы такое? Но даже те, кто искренне так думает, — смотрят совсем иное, и влечёт их чернуха и расчленёнка. Да и сами телевизионщики, вкупе с «писателями газет» — те же люди, с теми же подсознательными влечениями.
Удовлетворить любовь к смерти можно не только глядя в телевизор, но и в интерактивном режиме – с помощью всё более изощрённых компьютерных игр. Подумать только: постоянно возрастающая мощь современных компьютеров используется вовсе не для постижения глубин макро- и микромира, как хотелось бы думать, а вот для этого – для всё более правдоподобного виртуального «мочилова». Для хорошего и полезного в подавляющем большинстве случаев годятся гораздо менее мощные компьютеры. Кровожадные игрушки — это огромный бизнес, и, как у всякого бизнеса, у него есть цель, единственная, – продать как можно больше. А продаётся лучше всего то, что резонирует с подсознательными влечениями человека. А уж оценивать эти влечения – не дело бизнеса. Он с готовностью удовлетворит любые.
Кто-то смотрит смерть на экране, а кто-то – хватает винтовку и давай фигачить направо-налево. Такие случаи, очень похожие друг на друга, происходят всё чаще и чаще, во всех странах. Чем отличаются геймеры или даже зрители криминала от немотивированных убийц? Качественно, на мой взгляд, ничем: просто вторые – более остро чувствующие натуры, у них и отчаяние сильнее. Это люди максимальных действий. И стремление к смерти у них – максимальное. Что убийства эти – сродни самоубийствам и растут из одного корня – сомневаться не приходится. Хотя бы потому, что последнюю пулю они чаще всего оставляют себе.
Они жестокие? Скорее, отчаявшиеся, неимоверно слабые. Жестокость – это вообще проявление слабости, а не силы, это своего рода истерика. Фирменная жестокость подростков – от слабости и неуверенности, это всем известно. У взрослых – точно так же. Сильный и выдержанный — если и использует насилие, то строго дозированно, по делу и по минимуму. Оно у него всегда «мотивированное». А если «немотивированное» — значит, истерика. Кто-то в истерике бьётся головой об стенку, а кто-то палит из ружья. Американские законы, дозволяющие ношение оружия, родились в эпоху сильных и выдержанных, привязанных к жизни. Истерикам, подсознательно тяготеющим к смерти, даже бейсбольную биту доверять страшно.
ТОПЛИВО ДЛЯ ТЕЛЕГИ ЖИЗНИ
Но реально убить – себя или других – на это решается не каждый. Средне-депрессивный субъект так-сяк тянет постылую телегу жизни. Поскольку он неимоверно слаб, ему всё время хочется подпитаться хоть какой-нибудь энергией. Плохой ли, хорошей – не суть важно: жаждущий будет пить и из лужи.
Для экстренной энергетической помощи обессилевшим горемыкам придумано (точнее – найдено) несколько современных средств. Например, ритмичная, рвущая перепонки, уродская (если рассматривать её с точки зрения искусства) так называемая музыка. Многие люди без неё просто жить не могут, она – везде, и спасу от неё нет. Но она – нужна. Она несёт некую энергию. Дурную, ненастоящую, но хоть какую… Это что-то вроде ватки с нашатырным спиртом, поднесённой к носу обморочного. А когда эта «музыка» соединена ещё с мельканием – тогда ещё лучше, больше энергии. Дрянной, суррогатной, но всё же энергии.
Постоянный ор – из этого ряда. Посмотрите телевизор. Все непрестанно орут – по самому ничтожному поводу. Ор – это ярчайший проявитель слабости и бессилия, энергетического упадка. Вспомните, когда вы повышали в последний раз голос на домочадцев или подчинённых, и вы вспомните о моменте энергетического упадка. Я не часто смотрю телевизор, но даже я знаю две очень похожих друг на друга передачи, всё содержание которых сводится к тому, что какие-то заполошные тётки с покрасневшими от натуги рожами громогласно ссорятся, непрестанно орут друг на друга, кого-то в чём-то обвиняют и обличают, и орут, орут, орут, как резаные. Когда-то мне, внучке двух учительниц, казалось, что это – от недостатка воспитания и культуры. (Моя бабушка, помню, постоянно говорила: «Много у нас ещё безобразий, и всё от недостатка воспитания и культуры»). Но потом я поняла: так надо! Это – смотрят, иначе не гоняли бы почти ежедневно в прайм-тайме. Нужно это народу. Для подпитки энергией. Хотя бы дурной энергией скандала.
Между прочим, нередко бывает, что обессилевшие старики нарочно провоцируют семейные ссоры. Им словно бы в радость, чтобы окружающие выходили из себя: говорили на повышенных тонах, раздражались. Старик методически доводит их до такого состояния. И вот в этот момент, удовлетворённый, он нередко выступает в роли миротворца. Казалось бы – зачем? А вот за этим самым: чтобы покушать энергии – хоть плохой, злой, скандальной, но за неимением лучшего…
Точно такую же роль играют матюги. Матерные ругательства – это предельная степень лексической экспрессии, и она тоже имеет право на существование в определённых обстоятельствах. Но сегодня, как известно, «матом не ругаются – на нём разговаривают». Изысканные девушки, умники и умницы, при дамах и детях – словом, все и всегда. Зачем им это надо? А всё для этого же – подпитаться энергией. Правда энергии в мате всё меньше и меньше. Экспрессия «плохих» слов сильна именно по причине запретности этих слов. А коли они по факту больше не запрещены – то и экспрессии никакой нет: слова и слова. А в запасе ничего более энергического нет. «Пичалька…», — как выражаются в интернете. Забавно: Виктор Некрасов написал роман «В окопах Сталинграда», не используя обсценной лексики, а молодая женщина, описывая и ЖЖ поход в супермаркет, без матюгов обойтись не может.
Кстати, о военной литературе. В книгах, написанных ветеранами войны, то есть людьми, прошедшими истинный ад, — очень мало драк, мочилова, ора и вообще экшена. Как-то мне привелось читать дочке вслух «Повесть о настоящем человеке» — и меня поразило, насколько это «спокойное» произведение. Видимо тогда не требовалась постоянная энергетическая подпитка: энергии хватало и так.
Сегодня же – экранное мочилово, драки, мордобой, словом – экшен — даёт хоть какой-то выплеск энергии. Дурной, повторюсь, ненастоящей, суррогатной, но – энергии. Поскольку она дурная, некачественная – её требуется всё больше и больше, как «мусорной» пищи. Просто секс – уже неинтересен, детсад какой-то — подай с извращениями. Просто мочилово – тоже банальность, а ты придумай позатейливей. Вкус притупляется, требуются всё более сильные возбудители. Собственно, и самый обычный, физический вкус притупляется – тогда изобрели глутамат натрия – усилитель вкуса, делающий невкусное – вкусным и заставляющий есть, когда этого вовсе не хочется. Такие же усилители есть и в области не сказать духовной, но, скажем, виртуальной пищи.
Постоянное изображение смерти на экране, постоянные рассказы о ней (лучше, конечно, с показом) – всё это убивает одновременно двух зайцев. Во-первых, удовлетворяет подсознательную тягу к смерти смертельно уставшего человека и, во-вторых, даёт ему толику энергетической подпитки, поскольку волочить непосильную ношу жизни всё же приходится.
СТО ЛЕТ НАЗАД
Такое уже было.
Сто или чуть более лет назад.
Наше время изумительно похоже на канун I Мировой войны – во многих отношениях. Даже сегодняшними попытками копировать господствовавший тогда архитектурный стиль, звавшийся у нас «модерном».
И тогда была тоже эпидемия самоубийств. Не понятно, «куда жить». Для чувствительных натур такое положение невыносимо.
Вот отрывок из статьи Корнея Чуковского. Речь о времени 100 лет назад — 1910-й год. Тогда распространилась форменная эпидемия немотивированных самоубийств. Вот, что пишет Чуковский:
«Новый рассказ Максима Горького:
«Макар решил застрелиться».
Новый рассказ Ивана Бунина:
«Захлестнул ремень на отдушнике и кричал от страха, повесился…»
Новый рассказ Валерия Брюсова:
«Она отравилась…»
Новая книга З.Н. Гиппиус:
«Прошлой весной застрелился знакомый, студент…»; «Муж и жена отравились…»; «Смирнова выпила стакан уксусной эссенции…»
Это не газетная хроника, а начало статьи Чуковского «Самоубийцы»: «В наших современных книгах свирепствует теперь, как и в жизни, эпидемия самоубийств. Удавленники и утопленники — современнейшие нынче герои. И вот новая, небывалая черта: эти люди давятся и травятся, а почему — неизвестно».
В то время появилось и распространился новый вид преступности – хулиганство. Безмотивное, в сущности, насилие и разрушение. Прежде этого не было, прежде насилие было чем-то обусловлено: корыстью ли, неприязнью… А чтоб вот просто так взял да и «саданул под сердце финский нож» — это было новостью.
В 1910г. , в статье «Юмор обречённых», Чуковский уже пытался ответить на этот вопрос. И отвечал так: люди утратили красоту жизни. Мир стал для них «эстетически невыносим». «После этого — только смерть». Ещё раньше он говорил о повсеместной утрате идеи, желания служить какому-то делу и преследовать какую-то цель. А ещё раньше он обратил внимание на убийственную скуку и тоску, разлитую в повседневной жизни (и литературе), на повсеместную «недотыкомку», которая прячется за газетными строками, книгами стихов и длинными повестями.
Вся современная литература, замечает Чуковский, — сплошное торжество мерзости и страха, леонид-андреевская «буффонада и свистопляска калек», ремизовская «вселенская тошнота». Вселенское уродство Саши Чёрного:
О дом сумасшедших, огромный и грязный!
К оконным глазницам припал человек:
Он видит бесформенный мрак безобразный -
И в страхе, что это навек!
В 1909 г. Чуковский писал: «Всё в мире тошнотворно, весь мир словно наелся «блевотного», — твердят теперь наши книги, — и кто из нас посмеет не согласиться с ними».
(По книге И.Лукьяновой «Корней Чуковский». ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия. 2006).
Очень похоже на современное жизнеощущение: уродство. Уродство даже и эстетическое. Современный горожанин крайне мало видит красивого: только бетонные громады, рядом с которыми он ощущает себя маленьким и потерянным, травы, деревьев – всё меньше, даже снега зимой – не видно. Постройки – подавляют его, высасывают и без того скудные силы. У итальянцев есть выражение, касающееся архитектуры – «по мерке человека». То, что сегодня строится, эту меру не то, что нарушает, — перечёркивает. Необъятные супермаркеты, аэропорты, гостиницы – всё это очень удобно и вроде бы правильно, но превращает человека в микроскопического и ничего не значащего муравьишку. Одно время высказывалась идея, и, возможно, верная: огромная, расчерченная клеточками-окнами, геометрически правильная поверхность способствует росту агрессии. Скорее, дело обстоит слегка иначе: житьё в современном городском поселении угнетает и обессилевает человека, внушает ему чувство социальной пыли, гонимой ветром. А это чувство – чревато агрессией. Она может быть направлена или вовне, или на себя – это уж как придётся.
Поразительно уродлива современная архитектура, живопись, скульптура, мода – видимо, всё это отражает привычный ужас нашей комфортабельной повседневности.
Чем всё это кончилось — мы знаем. Второй мировой войной и революцией. В вот в чём корень всего этого смертельного ужаса – тогдашнего и нынешнего — об этом в следующий раз.
domestic_lynx
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Убедительная просьба: Удерживайтесь от оскорблений и перехода на личности. Комментарии содержащие оскорбительные выражения и не нормативную лексику будут удаляться без всякого сожаления.